Почему многие нацисты остались на свободе
В конце войны, когда поражение Германии было уже неизбежно, перед союзниками встал вопрос: как поступать с нацистами? Освобождавшие лагеря военные столкнулись с кошмаром. Им открылись последствия издевательств, пыток и массовых убийств. Они видели, во что превратились пленники после долгих лет в ужасных условиях, и слышали истории тех, кто лишился всего: семьи, надежды, смысла жизни. Неудивительно, что побывавшие в Освенциме и Бухенвальде военные считали, что сотворившие подобное изверги лишились права на суд и заслуживают немедленной смерти.
Очевидцы рассказывали, как узники и охранники поменялись местами: освобожденные сами добивали палачей, а освободители не мешали им, потому что считали такой исход самым справедливым. Гражданским американцам из-за океана тяжело было оценить масштаб военных ужасов и холокоста. Наскоро организованные процессы, наоборот, казались им слишком суровыми, показательным торжеством победителей. К тому же было непонятно, как установить вину подозреваемых в конкретных преступлениях: документы почти во всех лагерях уничтожали накануне взятия, а почти все виновники ссылались на субординацию и выставляли себя чуть ли не такими же жертвами режима, как евреи, цыгане и славяне.
Многие считали суды над нацистами ненужной тратой средств и ресурсов – в том числе и на государственном уровне. В Вашингтоне и Москве намного больше беспокоились о предстоящем разделе Германии, чем о том, чтобы отловить всех пособников нацизма до единого. Последняя задача вообще представлялась нереальной: если бы перед трибуналом предстали все, кто в 1930-х поддерживал Гитлера, работал на государство, проникся антисемитизмом и оправдывал геноцид, страна лишилась бы немалой части населения, а победители до предела ослабили бы оккупированную территорию, вместо того чтобы сделать ее инструментом в борьбе за геополитическое влияние.
В октябре 1946-го в спортзале Нюрнбергской тюрьмы казнили десятерых идеологов нацизма. Международный военный трибунал вынес 12 приговоров, но некоторым удалось «избежать» наказания: Мартин Борман скрылся (позже выяснилось, что он погиб сразу после окончания войны), а Герман Геринг за несколько часов до повешения раскусил капсулу с цианидом. Большинство сторонних наблюдателей считали, что на этом правосудие можно считать совершенным. Даже не разделявшие нацистскую идеологию немцы слишком переживали из-за распада страны и туманного будущего, чтобы рефлексировать на тему коллективной вины. Чиновники и политики из стран-победителей мыслили прагматично: у них было слишком много насущных дел, чтобы охотиться за каждым охранником.
В конце войны, когда поражение Германии было уже неизбежно, перед союзниками встал вопрос: как поступать с нацистами? Освобождавшие лагеря военные столкнулись с кошмаром. Им открылись последствия издевательств, пыток и массовых убийств. Они видели, во что превратились пленники после долгих лет в ужасных условиях, и слышали истории тех, кто лишился всего: семьи, надежды, смысла жизни. Неудивительно, что побывавшие в Освенциме и Бухенвальде военные считали, что сотворившие подобное изверги лишились права на суд и заслуживают немедленной смерти.
Очевидцы рассказывали, как узники и охранники поменялись местами: освобожденные сами добивали палачей, а освободители не мешали им, потому что считали такой исход самым справедливым. Гражданским американцам из-за океана тяжело было оценить масштаб военных ужасов и холокоста. Наскоро организованные процессы, наоборот, казались им слишком суровыми, показательным торжеством победителей. К тому же было непонятно, как установить вину подозреваемых в конкретных преступлениях: документы почти во всех лагерях уничтожали накануне взятия, а почти все виновники ссылались на субординацию и выставляли себя чуть ли не такими же жертвами режима, как евреи, цыгане и славяне.
Многие считали суды над нацистами ненужной тратой средств и ресурсов – в том числе и на государственном уровне. В Вашингтоне и Москве намного больше беспокоились о предстоящем разделе Германии, чем о том, чтобы отловить всех пособников нацизма до единого. Последняя задача вообще представлялась нереальной: если бы перед трибуналом предстали все, кто в 1930-х поддерживал Гитлера, работал на государство, проникся антисемитизмом и оправдывал геноцид, страна лишилась бы немалой части населения, а победители до предела ослабили бы оккупированную территорию, вместо того чтобы сделать ее инструментом в борьбе за геополитическое влияние.
В октябре 1946-го в спортзале Нюрнбергской тюрьмы казнили десятерых идеологов нацизма. Международный военный трибунал вынес 12 приговоров, но некоторым удалось «избежать» наказания: Мартин Борман скрылся (позже выяснилось, что он погиб сразу после окончания войны), а Герман Геринг за несколько часов до повешения раскусил капсулу с цианидом. Большинство сторонних наблюдателей считали, что на этом правосудие можно считать совершенным. Даже не разделявшие нацистскую идеологию немцы слишком переживали из-за распада страны и туманного будущего, чтобы рефлексировать на тему коллективной вины. Чиновники и политики из стран-победителей мыслили прагматично: у них было слишком много насущных дел, чтобы охотиться за каждым охранником.
Почему многие нацисты остались на свободе
В конце войны, когда поражение Германии было уже неизбежно, перед союзниками встал вопрос: как поступать с нацистами? Освобождавшие лагеря военные столкнулись с кошмаром. Им открылись последствия издевательств, пыток и массовых убийств. Они видели, во что превратились пленники после долгих лет в ужасных условиях, и слышали истории тех, кто лишился всего: семьи, надежды, смысла жизни. Неудивительно, что побывавшие в Освенциме и Бухенвальде военные считали, что сотворившие подобное изверги лишились права на суд и заслуживают немедленной смерти.
Очевидцы рассказывали, как узники и охранники поменялись местами: освобожденные сами добивали палачей, а освободители не мешали им, потому что считали такой исход самым справедливым. Гражданским американцам из-за океана тяжело было оценить масштаб военных ужасов и холокоста. Наскоро организованные процессы, наоборот, казались им слишком суровыми, показательным торжеством победителей. К тому же было непонятно, как установить вину подозреваемых в конкретных преступлениях: документы почти во всех лагерях уничтожали накануне взятия, а почти все виновники ссылались на субординацию и выставляли себя чуть ли не такими же жертвами режима, как евреи, цыгане и славяне.
Многие считали суды над нацистами ненужной тратой средств и ресурсов – в том числе и на государственном уровне. В Вашингтоне и Москве намного больше беспокоились о предстоящем разделе Германии, чем о том, чтобы отловить всех пособников нацизма до единого. Последняя задача вообще представлялась нереальной: если бы перед трибуналом предстали все, кто в 1930-х поддерживал Гитлера, работал на государство, проникся антисемитизмом и оправдывал геноцид, страна лишилась бы немалой части населения, а победители до предела ослабили бы оккупированную территорию, вместо того чтобы сделать ее инструментом в борьбе за геополитическое влияние.
В октябре 1946-го в спортзале Нюрнбергской тюрьмы казнили десятерых идеологов нацизма. Международный военный трибунал вынес 12 приговоров, но некоторым удалось «избежать» наказания: Мартин Борман скрылся (позже выяснилось, что он погиб сразу после окончания войны), а Герман Геринг за несколько часов до повешения раскусил капсулу с цианидом. Большинство сторонних наблюдателей считали, что на этом правосудие можно считать совершенным. Даже не разделявшие нацистскую идеологию немцы слишком переживали из-за распада страны и туманного будущего, чтобы рефлексировать на тему коллективной вины. Чиновники и политики из стран-победителей мыслили прагматично: у них было слишком много насущных дел, чтобы охотиться за каждым охранником.
0 Комментарии
0 Поделились
50 Просмотры
0 Оценили